Ни для кого не секрет: Устинова - большая
хитруша. Закончила лучший в своем роде вуз (МФТИ), блестяще знает
английский, работала на ТВ и в администрации президента, а потом ушла
на вольные хлеба, чтобы за 7 лет написать 21 детективный роман, каждый
из которых расходился со скоростью звука. Мало того, почти все они уже
экранизированы. И все это время она поет одну и ту же песню "Дура я
дурой"… - Татьяна, давайте мы с вами ваш образ освежим. -
Я амбициозный человек, вернее, честолюбивый. Всегда хотела сделать
карьеру, стремилась быть лучшей во всем: лучшим автором, лучшей
матерью, лучшей женой, получить какие-то литературные премии, "Оскара"
за лучший сценарий - как бы это ни было смешно. Но я росла с мыслью,
что ни на что не гожусь. У нас в семье считалось, что если ты все
делаешь хорошо: учишься, подметаешь пол и заплетаешь косички - это
нормально. Ты отличница? Так ты и должна, потому что мама с папой много
работают, а бабушка и дедушка посвятили себя тому, чтобы ты стала
отличницей. Институт сильно дал мне по голове, потому что на
первом курсе я сразу стала двоечницей, и так до самого окончания. Так
что в группе ко мне все относились как к абсолютному тормозу,
доучивался за меня муж (я на втором курсе вышла замуж). Моя тетушка, у
которой успешная дочь, говорила: "Тебе уже тридцать, а из тебя так
ничего и не вышло". - Не представляю, чтобы сейчас кто-то с улицы прислал в издательство рукопись, а сотрудники бросились бы ее читать. -
Когда я принесла первую, девушке пришлось встать в полный рост, чтобы
положить ее на огромную кучу папок. А я через три недели стала им
названивать, всех достала, и секретарша тогда сказала мне замечательную
фразу: "Вы зря так нервничаете. Это хорошо, что долго держат. Если бы
не подходило, вернули бы сразу". Система там сложная, рукопись читают
пять рецензентов. Они никогда не приезжают в издательство, когда там
бывают авторы. Такие шпионские страсти. - Вы влюбчивый человек? - Нет. Я наблюдательный человек, а это исключает влюбчивость. - Вот вы написали роман о Ходорковском и, говорят, положили глаз на Шойгу. Решили прямо по списку и пойти? -
Я очень хочу сделать прототипом Шойгу. С президентом - не знаю. У меня
в молодости была мечта стать пресс-секретарем президента. Есть фильм с
Хоффманом и Де Ниро про то, как твой хвост виляет тобой. Это чистая
правда. Потому что при правильно выстроенной властной структуре
пресс-секретарь, отвечающий за имидж и за то, что говорит первое лицо,
и есть первое лицо. - То есть вы хотели быть тем самым "хвостом", полагая, что ТАМ могли бы что-то улучшить? -
Казалось, будь у меня полномочия, я бы сделала из первого лица икону,
на которую бы все молились и с хоругвями вокруг нее ходили. Думала, что
знаю как. Любой журналист вам скажет, что когда ему герой нравится, он
сознательно придает ему больше блеска, глубины, парадоксальности,
потому что с такими людьми вокруг интереснее жить. Но когда дело
касается первого лица, хочется без декораций. Работая в структуре, я
поняла, что не человек управляет структурой, а структура человеком. Мне
все время хотелось починить структуру. - А сейчас уже не хотите? -
Неинтересно стало. В Рязани на встрече одна бабуська говорит: "Дочка, у
меня инфаркт был микарда, так мне племянница книжку твою принесла. Я
прочитала и думаю: мне интересно, значит, поживу еще. И теперь с лупой,
но читаю..." И раз ей от такого чтения лучше, значит, все правильно,
хорошо и надо продолжать. - Говорят, ваши книги имеют
свойство сбываться. Не думали написать что-то с умыслом - что-нибудь
хорошее про здравоохранение или армию... - Про
здравоохранение хочу написать. У меня есть друг, великий врач,
хирург-онколог. Он едет по МКАД, видит аварию и орет: "Всем разойтись,
я врач!", его мобильник никогда не отключается. Меня с ним случайно
познакомил приятель, и я не знаю человека более трезвого, ироничного и
образованного. Он из того сорта мужчин, к которым принадлежит мой муж и
дед мой принадлежал. - Муж у вас физик, а кто был дед? -
Инженер. Михаил Иосифович Котельников. Жил всегда отдельно от нас,
никого никогда собой не обременял, все делал сам и до последней минуты
сохранил здравый рассудок и самоиронию. Я ему звонила: "Дед, первый
снег сегодня пошел, ноябрь". А он в ответ: "Зима, и все опять впервые,
в седые дали ноября уходят версты как слепые без палки и поводыря". Мы
думали, он будет жить вечно. А умер, когда я была на книжной ярмарке во
Франкфурте. Позвонила домой, и мне сообщили. Побежали с
помощником менять билет, а билетов на Москву нет. Стою перед Шератоном,
где жили все русские авторы, а я жила на задворках, ни в каком не в
Шератоне. Видимо, что-то такое у меня было в лице, потому что вышедшая
из отеля Татьяна Толстая, такая веселая, вдруг остановилась и сказала:
"Ой, я вас знаю, вы пишете очень неплохие истории..." Я ей: "Вы
знаете, Татьяна, у меня в Москве умер дед 93 лет от роду, и я не знаю,
что делать. Я жить дальше не могу, и на этой ярмарке не могу... И
вообще ничего не могу..." Она мне: "К этому нельзя быть готовым, это
понятно. Поэтому у нас с вами есть только один выход, мы сейчас побежим
вон туда за угол, там очень дорогой бутик, и купим что-нибудь
совершенно ненужное и абсолютно бессмысленное, истратив на это все
деньги". И она повела меня в магазин, где я купила себе в первый и в
последний раз в жизни за 300 евро шарф! - Ну почему же в последний? - Потому что за 300 евро шарф я не могу себе позволить. Он ни к черту не нужен. -
Раньше авторы приходили к мэтрам. Чехов, скажем, собираясь к Толстому,
целый час решал, в каких штанах поехать: "Нет, эти неприлично узки!
Подумает: шелкопер! А эти шириною с Черное море! Подумает: нахал!" А
Толстой ему: "Пьес ваших я терпеть не могу. Шекспир скверно писал, а вы
еще хуже!" К вам приходят начинающие? - Да. И я честно
читаю. Сейчас вот рукопись мальчика, присланную по электронке. Осталось
много, но я дочитаю. И, как всегда, потом скажу ему, как написала бы
сама и что это только мое частное мнение, не более. Мне страшно
понравилась одна девушка из Екатеринбурга, которая принесла рассказ про
бабушку с дедушкой. Изумительный. Я честно сказала, что так никогда бы
не смогла, потому что это распрекрасно-хорошо. - Есть у вас некто, под которым себя "чистите", прозаический эталон? -
У меня есть нечто. Это собор святого Северина на левом берегу Сены в
Латинском квартале, католический. Почему-то туда не водят экскурсии. И
там никогда не бывает людей. Я человек не православный - не хочу к
этому сонму людей, которых нынче пруд пруди, примазываться. Боюсь. Мне
кажется, это страшно: никто ж тебя не заставляет Бога обманывать. Если
человека тянет в храм, в церковь, он, наверное, может и должен туда
прийти. Но все эти стояния, которые показывают по телевизору, меня
приводят в ужас. И у меня есть святой Северин. Я когда к нему прихожу,
прошу помощи или просто сижу. Побывав там несколько лет назад,
физически почувствовала его присутствие, и мне теперь кажется, что
когда что-то особенно удается не только в жизни, но и в тексте, это он
был рядом или взглянул на меня. Так сложилось. Там я услышала
притчу о камнетесах. Шел путник, увидел у дороги человека, который в
жаре, грязи и пыли тесал камни. Путник спросил его, что он делает, и
тот мрачно ответил, что делает самую ужасную работу на свете:
обтесывает камни и получает гроши. Путник дал ему монетку. За следующим
поворотом он встретил еще одного камнетеса и спросил его, что он делает. Тот
ответил, что работает, кормит семью и ему хватает. Путник похвалил его
и дал монетку. А за третьим поворотом дороги он увидел еще одного
человека, который в жаре и пыли тесал этот камень и радостно пел песню.
И путник спросил его, что делает он, и тот с изумлением воскликнул:
"Как что? Я строю храм!" Это притча об отношении к жизни. Ее я услышала
у Северина, ну и вот теперь я его люблю, он - мое. По материалам "CN-Столичка"
|
