Виктор Сухоруков: Сыграю все

- Это для меня признание. Признание того, что я могу быть на экране разным. Был ведь довольно длительный период, когда Сухорукова все воспринимали исключительно как киллера, негодяя, подлеца, отморозка, маньяка, яйцеголового урода. Но нашелся человек, а именно Виталий Вячеславович Мельников, который рискнул и предложил мне сыграть русского императора. После Павла, правда, появились фильмы "Жмурки", "Ночной продавец", в которых я опять откатился к тем персонажам, от которых уже было отлип. Как в этой ситуации не благодарить судьбу и Станислава Говорухина, который после этапной для меня роли русского царя дает сыграть царя советского - генерал-майора, директора металлургического завода. Благодаря этому фильму я впервые в своей судьбе сыграл крупного советского начальника, впервые предстал на экране женатым, влюбленным человеком. Это для меня непривычно и ново.

- Как вам работалось с Говорухиным? Он мужик непростой, да и вы, как бы это помягче сказать...

- Ну, скажем так, я тоже не витамин. Так что нам трудно работалось. Говорухин долго был со мной неразговорчив. Сосал свою трубку и молчал. И я это молчание слышал, как ни парадоксально это звучит. Говорухин усердно держал со мной дистанцию. Я эту дистанцию принял. И через нее, сквозь нее делал свое дело. В первый съемочный день Станислав Сергеевич огорошил съемочную группу признанием, что кино, которое он снимает, никому не нужно. Что молодой зритель, подсевший на "Ночной дозор", "Турецкий гамбит" и прочую кинодребедень, на серьезный фильм не пойдет. И зря мы, мол, ввязываемся в это предприятие. Такие настроения были у него и в последующие дни. И я устроил ему скандал. "Зачем, - кричал я, - вы зовете нас в эту даль под названием "Не хлебом единым", если сами ни во что не верите? Что мы там будем в этой дали делать с такими вот вашими настроениями? Если я еще раз услышу ваш скулеж, - клянусь, я говорил именно в таких выражениях, - я развернусь и уйду".

- И что, вправду ушли бы?

- Никуда я, разумеется, не ушел бы. Если я на берегу пожал человеку руку, то на середине реки я не могу сказать: извини, старик, я не поплыву дальше. Это категорически исключено. Меня можно запускать в космос - я не подведу, не предам, не сойду с дистанции. И в отсеке космического корабля по моей вине не будет плохой атмосферы - я вам за это ручаюсь. Но на каприз Говорухина я ответил таким вот немного театральным скандалом. И ситуация постепенно изменилась.

- И дальше все пошло гладко?

- Нет, и дальше были споры. Я боролся за своего Дроздова, хотел сделать его ярче, обаятельнее, хотел показать не просто функционера, а любящего человека, но Говорухин отвечал, что по Сухорукову плачет плетка. Дескать, меня надо осаживать, сдерживать. Он, конечно, больше любовался на экране героиней, моей экранной женой, поневоле упрощая в чем-то мою роль. Говорухин, основываясь на романе Дудинцева, начинал фильм как социально-политическую историю, в которой есть любовь. А я его тянул в другую, лирическую стихию. Ведь производственная тема сегодня не всем интересна, и тема сталинизма достаточно уже опошлена. А любовь - она и есть любовь. Хоть в Древнем Риме, хоть при Сталине, хоть в наши дни. В итоге фильм получился все-таки про любовь, которая случилась в сталинскую эпоху. Короче, мы перевернули эту пирамиду, чему я несказанно рад. И что бы там ни говорили про фильм иные критики, я результатом доволен, о чем кричу на всех углах.

- Можно подумать, вам за это деньги платят...

- Не платят, но я вообще очень выгодный для режиссеров актер. Я ходячая реклама фильма, в котором снимаюсь. Как сивый, вернее, лысый мерин, я бегу по степи жизни впереди телеги, сиречь, фильма, впереди режиссера, продюсера, впереди всех этих прокатчиков, промоутеров и кликушествую: идите смотреть мое кино, ах, как здорово все получилось! И редко ошибаюсь.

- У вас есть свой идеал режиссера?

- Я странно отвечу. Идеал-то есть, но я с ним не знаком. И он обо мне не слышал. Его уже и в живых-то нет. Я его картины, как букварь, как учебник режиссуры пересматриваю. Актеры у него не роли играют, а некую мысль, сверхзадачу, растворенную в киноизображении. Вот у такого режиссера бы сняться! А имя его Федерико Феллини.

- Виктор, есть ли у вас сегодня ощущение, что вы можете сыграть все?

- Тихо-тихо по секрету скажу: сыграю все. Уверен, надо жить с этим ощущением. Поэтому повторяю как заклинание: я способен сыграть все, я могу все, я готов на все. Но нюансы существуют всегда и везде. Поэтому честно говорю: в гроб не лягу. Спросите почему.

- Ну и почему?

- Потому что еще належимся. В этом нет мистики, суеверия, но я в гроб не лягу. Не хочу, и все. А остальное я подниму, осилю, выдюжу. Поверьте, во мне говорит не самонадеянность, не наглость, а риск, авантюризм, экспериментаторский дух, без которых в творчестве нельзя. Другое дело, что когда мне предложат грандиозную роль, я уединюсь, начну думать о ней, зажгу лампу настольную, повздыхаю, покроюсь испариной, послушаю музыку, не посплю ночь-другую, а утром встану и скажу: извините, я не стану этого делать. Потому что трусость скажет свое слово, страх нарисуется с большой буквы. И такое возможно. Но вот так, на ровном месте и с чистого листа я имею право сказать: я способен на все. Более того, огорошу вас неожиданным признанием: я гений. Конечно, кто-то скажет, что я юродствую, ерничаю, но кому от этого плохо, что я чувствую себя гением? А мне от этого хорошо. Может, это и есть мой анальгин...

Беседовал Леонид ПАВЛЮЧИК, газета "СN-Столичка"